В начале 80-х годов в локомотивном депо Ховрино восстанавливался паровоз С-245. По официальной легенде, именно он в 1918 году перевез из Петрограда в Москву первое советское правительство. Вопрос был политический, восстановление курировал сам знаменитый московский глава Гришин, поэтому дело поставили с большим размахом: создали ремонтную бригаду паровозников, командированных в Ховрино со всей Октябрьской дороги. Участвовали в работе и мы, железнодорожные любители-общественники, которые нашли этот паровоз и "пробили" его восстановление. Нас, конечно, в первую очередь привлекала уникальная историческая ценность "эски".
   Я был еще совсем парнишкой. Участвовал в работах в качестве слесаря. Хотя я любил паровозы и очень увлекался их историей, но в слесарном ремесле был неопытен, поэтому иной раз мне попадало от мастеров за какие-то промашки. И вот в один из таких случаев какой-то человек, совсем недавно появившийся в бригаде и мне пока незнакомый, вдруг очень решительно, даже воинственно вступился за меня:
  - Чего ты на него орешь? Он еще молодой. Ты ему покажи и разъясни, а орать - это легче всего, - резонно сказал он моему порицателю.
   Так познакомились мы с Лешей - машинистом локомотивного депо Осташков Алексеем Петровичем Померанцевым. И вышло так по Божьему промыслу, что этот человек сделался для меня одним из добрых ангелов в жизни. Влияние на меня Осташкова, Селигера и линии Бологое - Полоцк можно определить модным сегодня словом - беспрецедентно. Документальный фильм "Бологое-Полоцкая", который не раз видели по телевизору жители Осташкова и всего Тверского края, побывал на кинофестивалях на трех континентах. Поэма в прозе "Старый Николаев", сочиненная мною под влиянием увиденного и узнанного в Осташковском крае, была одобрена Виктором Астафьевым и напечатана в журнале с его вступительным словом. Научно-исследовательская статья "Заповедная железная дорога" о Бологое-Полоцкой линии, которую написал, обобщив накопленные исторические сведения, была напечатана в "Науке и жизни". Она начинается словами: "Старшему другу - машинисту депо Осташков Алексею Петровичу Померанцеву посвящается".
   Действительно, ничего этого не было бы, если бы не было в моей жизни Леши. Он очень помогал - давал важные консультации о железной дороге Бологое - Великие Луки, на которой проработал всю жизнь. Особенно ценными были его рассказы о паровозном периоде, - а начинал Леша работать в 1967 году еще на трофейных немецких паровозах серии ТЭ, имевших прозвище "фрау"....Тогда в Ховрино в обед мы разговорились. Леша в разговоре не допускал никакой фальши, не болтал о пустяках - напротив, говорил веско, степенно и сугубо со своим - померанцевским - юмором, вечной прибауткой. Это была настоящая народная речь - в ней слышались отголоски языка далеких его предков-осташей. В те дни я не мог дождаться обеда, когда мы опять с Лешей сядем за стол и за тарелкой деповских щей услышу я про осташковскую старину, про то, как раньше там жили люди, про Нилову Пустынь, про озеро и повадки селигерской рыбы, ну и, конечно, про паровозы. По Лешиным рассказам воображал я себе старый железнодорожный быт: машинистов, идущих в поездку по улицам старинного города, далекие переливы паровозных гудков, керосиновые фонари, гидроколонки, семафоры... Каждый Лешин рассказ был для меня очень интересен, памятен и значим.
   Когда он понял, что это мое увлечение всерьез, пообещал привезти из Осташкова "шарманку" - старинный железный сундучок, с которым машинисты ездили в поездку. И привез! Настоящую "шарманку" 1941 года, изготовленную мастером-жестянщиком. Боже ты мой, какой это был праздник! Я ходил с ней по городу, вызывая немалое удивление прохожих, брал в поездки, и все машинисты приветливо подсвистывали и улыбались в окно.
  В августе 1983 года паровоз С-245 под звуки оркестра выкатили из депо, состоялся митинг. Потом его поставили обратно в цех, командировочные разъехались. Связь с Лешей временно прекратилась, адрес у него взять не успел, но мне его не хватало. И я решил написать буквально на деревню дедушке: "Город Осташков Калининской области, локомотивное депо, машинисту А.П.Померанцеву". К невероятному моему изумлению, вскоре получил ответ: "Я очень рад, что между нами завязалась переписка. Только сразу извини - писать я не мастер. Хочешь - приезжай". И вот зимой 84-го в первый раз я приехал с приятелями в Осташков. Был морознейший день - золотой, роскошные снега, пахло по-осташковски - дымом печек и ледяной озерной свежестью. По станции разъезжал туда-сюда паровоз серии Л, делая маневры, и дымил до самого неба. Леша нас встретил, целый день уделил нам, водил по станции и депо, где знали его буквально все. А потом пошли мы пешком по городу, который обрел для меня наконец реальность и предстал точь-в-точь, как в его рассказах.
  Жил он тогда с женой Тамарой и двумя сыновьями "на Володарской" в "гнилуше" (определение Леши), в доме, покосившемся еще в войну от взрыва бомбы, который, говорят, потом развалился сам собой, без посторонней помощи. Полы в "гнилушке" стояли под углом, стены и бревна были черными, древними и мрачными. Однако и в этой тесноте нашел нам Леша место, и обедом накормил сугубо осташковским: уха с рыбным пирогом. С тех пор всегда в этом доме, а потом и в новой квартире на Первом путейском, находились для меня и кров, и стол даже в голодные советские времена.
   Внимательность его к людям вообще и ко мне в частности выражалась не в каких-то изысканных манерах, а по существу. Бывало, приедешь в Осташков, зайдешь к нему - чаем они с Тамарой непременно напоят с вареньем и пирогами. Только соберусь идти на озеро, а он слазит в кладовку за валенками, протянет и велит: "На-ка, Ленька, надевай!" Я запротестую, а он: "Не перечь, ветер на озере задует - без ног останешься. Тут тебе не Москва!" И усмехнется по-своему. Он с некоторым добродушным высокомерием относился ко мне, москвичу, - видимо, ни в чем не желая ронять осташковское достоинство, как герой шукшинских рассказов. На вокзал провожать меня на "горбатый" (так называли поезд Великие Луки-Бологое) ходил всегда, - а отправлялся-то он раньше из Осташкова в час семнадцать ночи. Сорок минут нам было идти от "гнилушки" до вокзала под переливы свистков маневрового паровоза, а ему потом столько же возвращаться обратно...
   А вот у меня в гостях в Москве он был всего раз - в 89 году. Горячо проговорили с ним до утра о железнодорожных проблемах, о всех существующих на "железке" недостатках и нелепостях. Вообще-то он и сердце себе надорвал на работе, потому что переживал за все, при всей независимости человек был весьма ранимый. Личное достоинство, чувство справедливости и непримиримости в борьбе за нее - это черты его натуры. От обид, переживаний, обильного курева и все более и более неблагодарной с годами, бессонной работы он так рано и ушел из жизни. И еще его сгубило наше, сегодняшнее время. Нельзя ему было работать после инфаркта, но работать приходилось - чтобы выжить. Он и умер на работе. Впрочем, не представляю себе его бездельничающим.
   В последний раз встретил его в дежурке дистанции пути, где он работал сторожем. На служебном столе лежали таблетки, без них он уже не мог. Плохо себя чувствовал, тяжело ходил и дышал, был суров и удручен. Но все же вышел и немного проводил меня от ПЧ до вокзала. Зимой, в ясную и морозную ночь - такую же, как была в пору нашей самой первой встречи в Осташкове...
   Он ушел из жизни год назад, в апреле 2004-го. Низкий поклон Вам и светлая память, дорогой мой старший друг - Алексей Петрович Померанцев.

 Алексей ВУЛЬФОВ, председатель Всероссийского общества любителей железных дорог, писатель, журналист, режиссер-документалист 
  31 мая 2005 года. Газета "Октябрьская магистраль"